Объявление

Работа форума приостановлена, регистрация участников запрещена.
Ведутся работы над новой площадкой для общения. Форум переведён в режим архива.

#1 21.01.2011 14:33

anarchist IVANOV
Преподобный
Откуда Ярославль
Зарегистрирован: 30.04.2009
Сообщений: 2,141
Сайт

И. Бунин о П.А. Кропоткине

http://bunin.niv.ru/bunin/rasskaz/pod-s … ametki.htm

"...Весной того же семнадцатого года я видел князя Кропоткина, столь ужасно погибшего в полифемском царст-ве Ленина.

Кропоткин принадлежал к знатной русской аристократии, в молодости был одним из наиболее приближенных к императору Александру Второму, затем бежал в Англию, где и прожил до русской Февральской революции, до весны 1917 года. Вот тогда я и познакомился с ним в Москве и весьма был тронут и удивлен при этом знакомстве: человек, столь знаменитый на всю Европу, - знаменитый теоретик анархизма и автор "Записок революционера", знаменитый еще и как географ, путешественник и исследователь Восточной Сибири и полярных областей, - оказался маленьким старичком с розовым румянцем на щеках, с легкими, как пух, остатками белых волос, живым и каким-то совершенно очаровательным, младенчески наивным, милым в разговоре, в обращении. Живые, ясные глаза, добрый, доверчивый взгляд, быстрая и мягкая великосветская речь - и это трогательное младенчество...

Он окружен был тогда всеобщим почетом и всяческими заботами о нем, он, революционер, - хотя и весьма мирный, - возвратившийся на родину после стольких лет разлуки с ней, был тогда гордостью Февральской революции, наконец-то "освободившей Россию от царизма", его поселили в чьем-то, уже не помню в чьем именно, барском особняке на одной из лучших улиц в дворянской части Москвы. В конце этого года шли собрания на этой квартире Кропоткина "для обсуждения вопроса о создании Лиги Федералистов". Конец этого года - что уже было тогда в России? А вот русские интеллигенты собирались и создавали какую-то "Лигу" в том кровавом, сумасшедшем доме, в который уже превратилась тогда вся Россия.

Но что "Лига"! Дальше было вот что.

В марте 1918 большевики выгнали его из особняка, реквизировали особняк для своих нужд. Кропоткин покорно перебрался на какую-то другую квартиру - и стал добиваться свидания с Лениным: в пренаивнейшей надежде заставить его раскаяться в том чудовищном терроре, который уже шел тогда в России, и наконец, добился свидания. Он почему-то оказался "в добрых отношениях" с одним из приближенных Ленина, с Бонч-Бруевичем, и вот у него и состоялось в Кремле это свидание. Совершенно непонятно: как мог Кропоткин быть "в добрых отношениях" с этим редким даже среди большевиков негодяем? Оказывается, все-таки был. И мало того: пытался повернуть деяния Ленина "на путь гуманности". А потерпев неудачу, "разочаровался" в Ленине и говорил о своем свидании с ним, разводя руками:

- Я понял, что убеждать этого человека в чем бы то ни было совершенно напрасно! Я упрекал его, что он, за покушение на него, допустил убить две с половиной тысячи людей. Но оказалось, что это не произвело на него никакого впечатления...

А затем, когда большевики согнали князя анархиста и с другой квартиры, "оказалось", что надо переселяться из Москвы в уездный город Дмитров, а там существовать в столь пещерных условиях, какие и не снились никакому анархисту. Там Кропоткин и кончил свои дни, пережив истинно миллион терзаний: муки от голода, муки от цинги, муки от холода, муки за старую княгиню, изнемогавшую в непрерывных заботах и хлопотах о куске гнилого хлеба... Старый, маленький, несчастный князь мечтал раздобыть себе валенки. Но так и не раздобыл, - только напрасно истратил несколько месяцев, - месяцев! - на получение ордера на эти валенки. А вечера он проводил при свете лучины, дописывая свое посмертное произведение "Об этике"...

Можно ли придумать что-нибудь страшнее? Чуть не вся жизнь, жизнь человека, бывшего когда-то в особой близости к Александру Второму, была ухлопана на революционные мечты, на грезы об анархическом рае, - это среди нас-то, существ, еще не совсем твердо научившихся ходить на задних лапах! - и кончилась смертью в холоде, в голоде, при дымной лучине, среди наконец-то осуществившейся революции, над рукописью о человеческой этике."

Иван Бунин. Сборник рассказов и воспоминаний "Под серпом и молотом"

http://lj.rossia.org/users/kot_ucheniy/91668.html


d1884d4998f0.png
062d47943720.gif
aca6d123aee8.png

Не в сети

#2 21.01.2011 20:36

Егор
Политрук
Откуда Внутренняя Монголия
Зарегистрирован: 01.05.2009
Сообщений: 1,031
Сайт

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

До самых последних дней Пётр Алексеевич был предан делу освобождения. Милый, добрый наш Кропоткин.


Спасти майора Матвеева http://politzeky.ru/soyuz-solidarnosti/ … 94679.html

Не в сети

#3 21.01.2011 21:05

Оранж
новенький
Откуда Москва
Зарегистрирован: 23.06.2010
Сообщений: 84

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

вера в свою правду и безграничная преданность делу в течении всей жизни-ох как это сложно.зато какой символ,и какая память.вот бы мне частичку такой стойкости,верности убеждений и преодаления жизненных невзгод.....

Не в сети

#4 21.01.2011 23:50

Shagar
адепт секты Фуке-Сю
Откуда хз
Зарегистрирован: 20.12.2010
Сообщений: 112

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Такие люди как Пётр Алексеевич словно маяки для других людей, горение их сердец вечно освещают нам путь. Некоторые могут трактовать и оценивать их труды, но повторить кишка тонка! И у меня в том числе, ибо каюсь, трактовал принадлежность к философской школе.


Chome kon nanza - kso krae!(c) E-guo? Cuioi! Ito shioto morai tai!(c) Ita hazuda, orewa tada kowas dakeda, kono ksatto sekaiyo!(c) Если ты порядочный гражданин - подавись дерьмом! Россия? Сильна! Вот бы ёбнуть её! Я же уже говорил, я просто хочу разрушить этот прогнивший мир!(яп.)

Не в сети

#5 22.01.2011 12:55

ghost4Eefol
Администратор
Зарегистрирован: 26.09.2010
Сообщений: 904

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Печально, что не распознал он вовремя ту гадость, которую пытались под видом "коммунизма" втюхать большевики и не свалил как более молодые последователи за кордон. А может и распознал, но решил, что сделать уже ничего нельзя (судя по тому, что он писал в последние годы жизни о наступающей реакции и т. п. можно сделать именно такой вывод).

Тем не менее радостно, что он хотя бы не пошёл на компромиссы с большевицкими властями точно так же, как и с временным правительством в своё время.

Не в сети

#6 13.02.2011 23:23

Казахский марксист
Гость
Зарегистрирован: 13.02.2011
Сообщений: 1

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Егор пишет:

До самых последних дней Пётр Алексеевич был предан делу освобождения. Милый, добрый наш Кропоткин.


Наверное поэтому он стал ярым оборонцем и сторонником Временного правительства?

Не в сети

#7 13.02.2011 23:43

Shagar
адепт секты Фуке-Сю
Откуда хз
Зарегистрирован: 20.12.2010
Сообщений: 112

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Ну ужж лучше, чем проплаченным сторонником австро-венгрии и большевизма  lol Хотя по моему он скорее был сторонником учередительного собрания, а это не совсем (даже скорее совсем не) временное правительство, хотя с высоты МиЭвского историцизма неэволюционированные трудом свободные выборы, где у марксистов большинства не было, равнозначны имперской думе. Лучше уж диктатура мелкой буржуазии объебанному пролетариату, пардон муа франсе.


Chome kon nanza - kso krae!(c) E-guo? Cuioi! Ito shioto morai tai!(c) Ita hazuda, orewa tada kowas dakeda, kono ksatto sekaiyo!(c) Если ты порядочный гражданин - подавись дерьмом! Россия? Сильна! Вот бы ёбнуть её! Я же уже говорил, я просто хочу разрушить этот прогнивший мир!(яп.)

Не в сети

#8 14.02.2011 12:03

ghost4Eefol
Администратор
Зарегистрирован: 26.09.2010
Сообщений: 904

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Казахский марксист, а откуда взялась информация про временное правительство? Поделитесь источниками, пожалуйста.

На сколько мне известно он и от должности министра и от пенсии, предложенных этим самым временным правительством, отказался с негодованием. Да и в работах своих критиковал такую сущность как революционное правительство в принципе.

Не в сети

#9 14.02.2011 13:29

Егор
Политрук
Откуда Внутренняя Монголия
Зарегистрирован: 01.05.2009
Сообщений: 1,031
Сайт

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Всем свойственно ошибаться, мне очень жаль, что ошибался и он, но хороших дел и идей Пётр Алексеевич оставил нам куда как больше.
За флуд кстати буду карать.


Спасти майора Матвеева http://politzeky.ru/soyuz-solidarnosti/ … 94679.html

Не в сети

#10 11.04.2018 19:56

павел карпец
участник АДА в 1997 году
Откуда РФ
Зарегистрирован: 28.02.2014
Сообщений: 13

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Сразу скажу своё мнение об этом периоде жизни Кропоткина .
Кропоткин для меня ( и , как мне кажется , для анарходвижения вообще ) это , в первую очередь выдающийся популяризатор анархизма во всем мире ( наверное , даже самый выдающийся из всех ). И именно это и есть , я считаю , его главная заслуга ( почему он , собственно , и находится до сих пор в бренде , так сказать ) . Прудон сформулировал основные положения , Бакунин фактически создал организацию , а Кропоткин , соответственно , занимался пропагандой и агитацией , причём делал это , как и полагается русскому князю , великолепно . Теоретик Прудон , организатор Бакунин и агитатор Кропоткин , вот как я вижу Петра Алексеевича , пускай и в довольно вульгаризированном варианте .
Во-вторых ,если говорить о периоде 1917-1921 гг. , то я вообще не считаю нужным его упоминать при рассказе о Кропоткине в контексте истории анархизма . Пускай этим занимался Бунин ( а какое Бунин имел отношение к анархистам ?)
При рассказе о Кропоткине , имхо , анархистам вообще ни к чему вспоминать о русском периоде Петра Алексеевича , ни о первом ( 1842-1876) , ни о втором (1917-1921) . Петр Кропоткин это , в первую очередь , деятель западноевропейского рабочего и анархистского движений , а уже потом он русский князь , оборонец и т.д. и т.п.

Бунин пишет:

Можно ли придумать что-нибудь страшнее ?

А что , собственно , случилось ? Смерть анархиста , да ещё в Гражданскую войну - что же тут такого из ряда вон выходящего ?
Господа , в Гражданскую войну люди гибли десятками тысяч от голода , от болезней , от холода , от штыка , от пули , гибли белые , красные , гибли крестьяне , рабочие , солдаты и матросы , а уж анархисту , да ещё такому оголтелому , как Петр Алексеевич Кропоткин место на кладбище , пардон , было заказано очень давно . А как вы хотели ? Столько много и великолепно агитировать за революцию , да ещё анархическую революцию , и спокойненько умереть в своей постели ? Думаю , сам Кропоткин - русский князь , казачий есаул ( а как же , Кропоткин в своё время служил в чине казачьего есаула ) , революционер , отбывавший наказание в русских и французских тюрьмах , понимал это лучше , чем кто-либо . И , думаю , ну никак не одобрил-бы он эти сопли Бунина .
[merge_posts_bbcode]Добавлено: 11.04.2018 17:22[/merge_posts_bbcode]

Уж не знаю - флуд это или не флуд , но раз мы здесь говорим о Кропоткине в 1917-м году , то самым "выдающимся" моментом того периода была его речь на Московском государственном совещании , проходившем в Москве 12(25) - 15(28) августа . Далее под спойлерами будут четыре отрывка : сама речь Петра Алексеевича ; недоумение по поводу этой речи Нестора Махно от имени Гуляйпольской группы анархистов-коммунистов ; и общее описание совещания от "дикого" социал-демократа , меньшевика-интернационалиста и члена ВЦИК Н.Суханова из книги "Записки о революции" (посоветовал А.Дубовик на ЕФА) . Отрывок длинный , но интересный - автор очевидец и участник событий , имеет в основном независимый и во многом ироничный взгляд на происходящее . Глава называется "Московское позорище".

[spoiler] Н.Н.Суханов . Записки о революции .
КНИГА ПЯТАЯ .
РЕАКЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
8 июля - 1 сентября 1917 года
.......

5. МОСКОВСКОЕ ПОЗОРИЩЕ

Для чего оно ? - Состав Государственного совещания .- Подготовка . - Крупная буржуазия , творящая контрреволюцию. -- Мелкая буржуазия, попустительствующая контрреволюции. -- Пролетариат, борющийся с контрреволюцией. -- В день открытия в Москве. -- Большевики скандалят в хорошем обществе. -- В Большом театре. -- Керенский грозит, но никому не страшно. -- Министерские речи. -- Корнилов и Каледин. -- От Иверской на трибуну. -- Чхеидзе "от имени всей демократии". -- Совет равен увечному воину. -- Декларация 14 августа. -- Предательство "по мере возможности". -- Профессор Милюков и другие. -- Церетели на аркане у Бубликова. -- Плеханов спасает совещание. -- Последний аккорд и неисправности "органчика". -- Итоги. -- Дела в Финляндии. 

С самого начала августа вся буржуазия и "вся демократия" готовились к сенсационному Государственному совещанию. Однако не было людей, которые знали бы, для чего ныне предпринимается это странное и громоздкое дело. Газеты усиленно заставляли обывателя интересоваться этим предприятием -- и не без успеха. Обыватель, как и все прочие, видел, что у нас, в революции, что-то решительно не ладится. Как ни садятся в Мариинском и в Зимнем, все не выходит ничего. Ну, может быть, что-нибудь "даст" московское совещание...

Способствовать созданию власти это предприятие было не предназначено ни в какой мере: власть ныне была создана, все были ею довольны, лучше не требуется. Служить суррогатом парламента совещание также не должно было: зачем? ведь Керенский и его коллеги ответственны только перед своей совестью. Вскрыть и сказать что-нибудь новое "о пользах и нуждах страны"? Помилуйте: ведь это было временем расцвета тысячеголосой прессы, превзойти которую было явно немыслимо... Оставалось одно: подавить мнение "всей демократии" мнением "всей страны" -- ради окончательного и полного освобождения "общенациональной власти" от опеки всяких рабочих, крестьянских, циммервальдских, полунемецких, полуеврейских, хулиганских организаций. Заставить Советы окончательно стушеваться перед лицом подавляющего большинства остального населения, требующего "общенациональной" политики. А вместе с тем, пожалуй, заставить замолчать некоторых выскочек справа, слишком неумеренно кричащих о генеральском кулаке как о единственном средстве... Все это было до странности плоско и наивно. Но я решительно не могу отыскать в истории иных объяснений для этой глупости.

Состав совещания, рассчитанный тысячи на две душ, своей нелепостью и искусственностью соответствовал почтенному назначению всего предприятия. Тут было 100 делегатов от ЦИК, столько же от профессиональных союзов, затем сколько-то от кооперативов, сколько-то от крестьянских организаций -- и все это считалось, по-видимому, представительством демократии. Дальше шли "внеклассовые" учреждения: армия, земства и города, духовенство, учебные заведения и всякие другие. За ними следовали классовые организации имущих классов: земельные собственники (крупные и мелкие), биржа, союзы всяких промышленников, торговцев, четыре Государственные думы, разного вида казаки и прочие, им же имя легион. "Представительство" было, между прочим, смехотворно потому, что большинство представленных учреждений находило одно на другое и делегат каждой организации был одновременно "избирателем" в большинстве других: представитель какого-нибудь профессионального союза был членом Совета, муниципалитета, кооператива, казацкой организации и т. д. Но как бы то ни было, рабочие и солдатские органы совершенно тонули в массе "всего населения". Это и требовалось -- для правильного выявления воли страны... Что же касается программы Государственного совещания, то предполагалось только взаимно выслушать заявления друг друга, а затем с миром разойтись.

Буржуазные фракции совещания и весь "цвет российской общественности" в лице их лидеров съехались в Москве уже в первых числах августа. Частные совещания следовали одно за другим. И очень быстро образовался блок плутократии, который стал заседать в университете на Моховой под именем "совещания общественных деятелей". В тесном контакте с ним была и ставка, и весь генералитет. Номинальным и почетным главой этого комплота был думский патриарх Родзянко. Но фактически вдохновляли и руководили кадеты.

За два дня до открытия "земского собора" (так выражались иные о затее Керенского) это "совещание общественных деятелей" против нескольких голосов приняло резолюцию, предложенную Милюковым... Каков был смысл этой резолюции, в чем заключался стержень всех этих пересудов, к чему сводились все цели и вожделения, совершенно ясно: это была полная ликвидация политического влияния "советов и комитетов"; это была фактическая диктатура буржуазии, созданная на основе ныне существующей, формальной и номинальной; это было, в частности, закрепление армии -- абсолютно и безраздельно -- за официальной военной и гражданской властью, ныне послушной плутократии. Поэтому, в частности и в особенности, боевым пунктом всех вожделений, пересудов и резолюций тут являлось уничтожение выборных армейских организаций и передача всей власти командному составу... Военные сферы уже давно муссировали этот вопрос. Главнокомандующий Корнилов после своего ультиматума именно в эти дни делал решительные "представления" Керенскому, который колебался. И в общем наступательный союз генералов с империалистами-биржевиками был заключен на этой почве в начале августа у всех на глазах. Какие-то решительные выступления этого союза стали в эти дни даже связываться с самим Государственным совещанием. Так обстояло дело с  крупной буржуазией,готовящей контрреволюцию.

В заседании 10 августа вопрос о московском совещании был поставлен в ЦИК. Докладчики Вайнштейн и Либер указывали, что совещание созывается на предмет получения опоры и расширения базы правительства. Но темные силы хотят воспользоваться совещанием, чтобы нанести удар революции и нынешнему составу правительства. Поэтому кто не пойдет на совещание, тот не желает участвовать в спасении страны. ЦИК должен принять участие в его работах, развернуть свою программу (8 июля) и призвать к жертвам имущие классы... Левые эсеры, потребовав закрытия дверей, сообщили известные им "факты" о том, что к моменту совещания приурочивается реализация заговора правых. Большевики и группа Мартова требовали решительных мер против заговоров, но предлагали не участвовать в московском съезде, чтобы не придать ему действительно "государственного" авторитета... Однако было решено: участие в совещании принять.

И затем был принят весьма характерный "регламент" для делегации ЦИК. Смысл его заключался в том, чтобы перед внешним миром, в хорошем обществе не допустить ни малейших проявлений вредного духа советской оппозиции. Ни члены делегации, ни даже фракции согласно этому "регламенту" не могли ни выступать на совещании, ни даже подписывать заявления. Не признающие этого не могут участвовать в делегации. Делегация же (100 человек) пользуется на съезде всеми нравами ЦИК. Вся оппозиция заявила свой протест против всей этой предусмотрительности и даже покинула зал заседаний. "Регламент" был принят в отсутствии левых. Но правые, сконфузившись, все-таки включили в делегацию интернационалистов и даже большевиков.

Перед самым отъездом делегации в Москву стало известно, что помощник Керенского, управляющий военным министерством Савинков, вышел в отставку. Савинков был полнейшим единомышленником Корнилова, и они только что вместе подали Керенскому доклад, где требовали скрутить армейские комитеты и ввести смертную казнь в тылу. Керенский колебался между Ставкой и "звездной палатой", которая не соглашалась и давила через эсеровский партийный Центральный Комитет. Корнилов при таких условиях решил идти своими путями, а Савинков подал в отставку. В этом можно было усматривать рецидив влияния Совета. Но это пустяки: отставка была несерьезной -- это была скорее фронда. Ведь Савинков, alter ego [второе я (лат.)]Корнилова, был не кадет, а свой человек -- министр-социалист и знаменитый террорист-эсер...

Но вот Пальчинский, наперсник Керенского, был действительно уволен в отставку чуть ли не в тот же день. Это можно было бы на самом деле признать уступкой требованиям демократии. Но дело в том, что, "уволив" Пальчинского от должности товарища министра торговли (Прокоповича), Керенский, конечно, не думал отказываться от ближайшего сотрудничества с этим почтенным деятелем: вскоре мы встретимся с Пальчинским в качестве петербургского "генерал-губернатора".

В ночь на 11-е делегация ЦИК выехала в Москву. Там она встретилась с другими демократическими делегациями -- профессиональными союзами, кооперацией, частью земств и городов, частью казаков, частью педагогов и т. д. В течение дня и следующей ночи, также в университете на Моховой, происходили непрерывные совместные совещания. Целью их было, однако, не создание комплота, не создание оборонительного или наступательного союза революции, не сговор всех элементов демократии против объединенного фронта буржуазии. Целью разговоров тут было просто-напросто выступление на совещании с единой декларацией "от имени всей демократии". Это, видите ли, должно было усилить вес каждого ее слова, а также и вес демократии вообще...

Основы декларации и вырабатывались на предварительных заседаниях. При этом эсеровские земства и города, а особенно шумная, вполне обывательская кооперация, конечно, неудержимо тянули вправо. Рабоче-солдатский ЦИК в "интересах единства", конечно, уступал. И само собой разумеется, что декларация в интересах единства вышла урезанной, трусливой и бессодержательной даже в сравнении с жалкой программой 8 июля. Так обстояло дело с мелкой буржуазией, попустительствующей контрреволюции...

Мы можем наблюдать характерные черты даже в подготовке к московскому совещанию: в густой атмосфере какого-то подготовляемого покушения крупная буржуазия вышла усиленной из предварительных приватных комбинаций, а  промежуточные группы -- резко ослабленными. И все это было при несомненной гегемонии Совета среди демократических организаций... Формально номинально предварительными совещаниями руководил Чхеидзе, а фактически вдохновлял, "тащил и не пущал" Церетели. Второго, левого столпа "звездной палаты" в это время не было в Москве -- ввиду семейного горя: у Дана только что умерла страстно любимая дочь, ребенок выдающихся способностей.

Советская оппозиция, особенно большевики, относилась к совещанию резко отрицательно. Сама по себе московская затея уже давно служила предметом их издевательства. А в связи со слухами о покушениях на coup d'etat [государственный переворот (франц.)] массы всерьез ополчились на это почтенное предприятие. В Петербурге было констатировано брожение в рабочих районах. На Невском оно откликнулось в виде слухов о предполагаемых новых выступлениях большевиков. Начальство немного встревожилось, но ему было уже некогда: экстренный поезд в Москву стоял уже под парами. Впрочем, меры были все же приняты: городскому голове, либеральному эсеру Шрейдеру было предложено остаться в Петербурге. Авторитет почтенного мэра, конечно, был гарантией спокойствия столицы. Министры уехали, оставив двоих или троих для текущих дел.

Но и в Москве, на патриархальность и смирение которой уповали многие, рабочие районы неожиданно оскалили зубы. Местные большевистские организации призывали рабочих к демонстративной забастовке в день открытия совещания. И были все основания ждать, что забастовка удастся. Это было бы совсем неприличной встречей правительства и ЦИК. На то ли перенесли совещание из красного, большевистского, опасного Петербурга? И куда же девать после этого Учредительное собрание?..

В дело вступила тяжелая артиллерия в лице Московского Совета. Пока Церетели и Чхеидзе вели дипломатию с кооператорами насчет тех, а не этих слов в общедемократической декларации, в Московском Совете накануне совещания происходил жаркий бой. В результате его было решено 354 голосами против 304 не устраивать однодневной забастовки в связи с московским совещанием. Однако большевики продолжали призывать к ней. Они опять спорили с Советами. Ну что ж! Грядущий день покажет, где авторитет и сила. Он в значительной степени может показать и то, кому пристало ныне говорить от "имени всей демократии"...

Так обстояло дело в пролетарских низах, продолжавших борьбу за революцию.

Вечером 11-го числа я выехал в Москву из ярославской деревни. Я вошел в поезд, шедший из Костромы, на одной из станций за Ярославлем. Но поезд был уже набит битком, и в вагонах всех классов можно было только стоять на ногах всю ночь. В Ярославле, опираясь на свое звание члена ЦИК, я проник в какой-то служебный, воинский, почти пустой вагон. Солдаты пустили меня довольно охотно, и я был в восторге от такой удачи. Но из этого вышел довольно неприятный анекдот. Я имел наивность снять ботинки, которых не оказалось на месте в тщательно охраняемом воинском вагоне, когда я случайно проснулся часа через два. Сознание исключительной глупости моего положения уже не дало мне больше заснуть. А на московском вокзале, удивляя толпу моими голыми носками, я пробрался к коменданту и от него часа два вызванивал по случайным телефонам, не может ли кто из моих знакомых привезти мне на вокзал пару сапог... Все это были довольно характерные штришки для тогдашних путешествий.

Знакомого с лишней парой сапог я наконец отыскал. Но привезти их оказалось труднее, чем можно было ожидать. Трамваи в Москве не ходили. Да и извозчиков почти не было на улицах. В Москве была забастовка... Она не была всеобщей, но была очень внушительной и достаточной для демонстрации воли масс. Бастовал ряд фабрик и заводов. Бастовали все городские предприятия, за исключением удовлетворяющих насущные нужды населения. Бастовали рестораны, официанты и даже половина извозчиков... Вся эта рабочая армия пошла за большевиками против своего Совета. К вечеру демонстрация должна была стать еще более ощутительной: Москва должна была погрузиться во мрак, так как газовый завод бастовал в числе других предприятий.

В чужих огромных сапогах я пешком отправился разыскивать советскую делегацию. Мимоходом я зашел в бюро журналистов (где-то около почтамта) повидаться с корреспондентом "Новой жизни", присланным на совещание. Это был старый сотрудник "Современника", "Летописи", а затем и нашей газеты Керженцев, впоследствии яростный укрепитель основ большевистского строя и посол в Швеции от РСФСР. В те времена и много после он еще не внушал никаких подозрений по большевизму...

В бюро журналистов было вавилонское столпотворение: целые сонмы почтенной "пишущей братии" боролись все против всех за места на совещании. Шум, волнение и игра страстей достигли совершенно исключительных пределов. На этой улице был поистине праздник и большой день. И уже одной этой картиной беснования газетчиков определялась вся огромная историческая важность московского Государственного совещания. Ведь добрые две трети его удельного веса зависели от заинтересованности в нем газетных репортеров. Среди кутерьмы и всеобщей свалки я, конечно, не нашел Керженцева и поспешил выбежать вон.

Отыскать в Москве советскую делегацию оказалось не так легко. Я зашел в Московский Совет, в знаменитый генерал-губернаторский дом, жизнь которого я наблюдал много лет тому назад, из пункта моего первого заключения, из тверского участка, расположенного напротив. В этом доме сейчас бегали и жужжали массы людей, занятых какими-то серьезными делами. Но насчет местопребывания ЦИК мне давали смутные и неустойчивые показания. Наконец благодаря случайным встречам я разыскал делегацию в ее общежитии, где-то на Тверской, в пустующем лазарете для раненых.

Там я застал наших советских людей уже на ходу: все уже собирались на открытие совещания... Но кроме того, тут явно произошел какой-то скандал. В разных местах группы делегатов о чем-то ожесточенно спорили и что-то рассказывали про большевиков. Мимо меня пробежал с кем-то Чхеидзе, чрезвычайно удрученный и озабоченный. Мы не остановились поговорить после долгой разлуки и едва поздоровались друг с другом. Наши прежние не близкие, но взаимно благожелательные отношения уже давно отошли в область преданий...

Скандал, как оказалось, состоял в том, что большевистская фракция ныне обнаружила свои действительные намерения: большевики решили огласить на совещании свою декларацию и затем демонстративно покинуть зал. О ужас! Ведь это может произвести переполох, может нарушить атмосферу "взаимного понимания", может набросить тень на "всю демократию". Да кроме того, ведь это противоречит принятому регламенту. И зачем это "брали с собой" этих большевиков, вечно стоящих поперек дороги!

Большевистскую фракцию прижали к стене и решительно потребовали отказа от ее намерений. Большевики без серьезного сопротивления уступили и возвратили свои билеты на совещание. Для них, бывших с массами, для них, за которыми шли массы, все это дело, вместе взятое, не стоило борьбы. Да я и не помню, чтобы кто-нибудь из их крупнейших лидеров приехал ради совещания в Москву. Налицо не было ни Каменева, ни Луначарского, и лишь второстепенные персонажи, провожая меньшевиков и эсеров, спешивших в Большой театр, желали им счастливых объятий с Милюковым и Родзянкой.

Кстати сказать, в день открытия совещания газеты сообщили, что Родзянко ходатайствует о принятии его в состав донского казачества. Добрый путь в Новочеркасск для счастливых объятий с вереницей будущих главнокомандующих контрреволюционными войсками!.. И в тот же день у нас в "Новой жизни" появилось подробное сообщение о том, как Родзянко в недавнюю дореволюционную эпоху наживался на поставке для армии негодных ружейно-ложевых болванок. Не очень уместна была эта выходка "презренной" газеты в торжественный для биржевого патриота день! Дерзкая же и бестактная газета была обязана этой сенсацией не кому другому, как своему сотруднику в отделе хроники, будущему знаменитому большевистскому дипломату и министру -- Карахану... Впрочем, это не надо понимать так, будто Карахан не был и не остается честным, заслуженным революционером и исключительно милым человеком, на личных качествах которого -- не в пример всеобщему правилу -- никак не отразилось потом его чрезвычайно высокое положение.

Великолепный зал Большого театра сверкал всеми своими огнями. Снизу доверху он был переполнен торжественной и даже блестящей толпой. О, тут был поистине весь цвет русского общества! Из политических малых и больших "имен" не было только случайных несчастливцев... Вокруг театра густой цепью стояли, держа охрану, юнкера -- единственно надежная для Керенского сила. Тщательный, придирчивый контроль останавливал на каждом шагу и внутри театра. Но все же, войдя в партер, я едва мог пробраться к своему месту через плотную, сгрудившуюся у дверей, сверхкомплектную толпу...

Я опоздал к началу. И, еще не видя, я слышал, как Керенский патетически заливается на высоких нотах, произнося свою первую речь от имени Временного правительства.

Я, конечно, не стану следить за ходом Государственного совещания. Всего на выступления ораторов было заранее ассигновано 22 часа. Говорили немного больше. Я не буду ни излагать, ни перечислять речей, даже наиболее крупных. Отмечу только наиболее характерные, на мой взгляд, моменты совещания.

Как явствует из предыдущего, большого интереса ко всему этому предприятию я не питал. Был я, кажется, не на всех заседаниях и почти всегда сильно опаздывал. Некоторые "кульминационные пункты" были достигнуты без меня. Но и виденного и слышанного мною было за глаза достаточно.

На огромной сцене театра, расширенной за счет оркестра, было негде упасть яблоку. Там помещался целый полк журналистов, русских и иностранных, затем почетные гости, особо приглашенные ветераны революции, затем не знаю, кто еще. А на авансцене, с левой стороны, стоял длинный торжественный стол, за которым сидели министры. Позади Керенского обращали на себя внимание два адъютанта, стоявшие, как истуканы, все 22 часа. С правой стороны авансцены возвышалась ораторская трибуна, задрапированная красным... Блестящий зрительный зал довольно резко разделялся на две половины: направо (от председателя) располагалась буржуазия, а налево демократия. Направо, в партере и в ложах, видно было немало генеральских мундиров, а налево -- прапорщиков и нижних чинов. Против сцены в бывшей царской ложе разместились высшие дипломатические представители союзных и дружественных держав... Наша группа, крайняя левая, занимала небольшой уголок партера в 3-м или 4-м ряду.

Речь министра-президента была не только патетической, но раздраженной и вызывающей -- налево и направо. Керенский, казалось бы, должен был произнести программную речь от имени правительства. Но никакой программы он не дал. Мало того: было бы напрасно искать в его полуторачасовой речи какого-либо делового содержания. Этого не было... Но с неожиданной щедростью премьер сыпал угрозы направо и налево, всем врагам революции, уверяя, что он, Керенский, имеет в своих руках всю власть, огромную власть, что он силен, очень силен и сокрушит, и сумеет подчинить себе всех, кто станет на пути спасения родины и революции. Кроме того, в речи было немного великодержавности, немного общесоюзного патриотизма и целое море мещанской, обывательской публицистики. Впрочем, пышно-расплывчатые фразы Керенского дышали неподдельной искренностью и искренней любовью к родине и свободе. Несомненно, в этой речи он дал высокие образцы политического красноречия. И опять был на высоте Великой французской революции, но -- не русской.

Конечно, при упоминании о доблестных союзниках и о дружбе с ними "до конца" последовала неистовая овация всего зала по адресу послов. Все встали и обернулись к царской ложе -- только мы, человек двадцать--тридцать, остались сидеть. Раздались соответствующие возгласы: "Встаньте!", "Немецкие!"... "Позор!"... Это было первое искушение страстей.

Почти все первое заседание было занято министерскими речами. В речи Авксентьева каждое слово твердило всем присутствующим о нестерпимой бездарности министра внутренних дел. Но все же можно и должно отметить: второй эсеровский министр, как и Керенский, давно забыл и "землю и волю" и прочие специфические лозунги. Теперь Авксентьев напирал на единственный -- общенациональный лозунг: "Государственность и порядок!"... Государственность и порядок -- это звучит очень хорошо. Господь его знает, Авксентьева! Говорил ли он так потому, что позабыл о Тьере, или потому, что вспоминал о нем...

Другое дело Некрасов. Тут было все ясно и просто. Заместитель министра-президента в качестве министра финансов развернул удручающую картину нашего финансового хозяйства. Причины: ведение непосильной войны? Отсутствие налоговых поступлений и т. п.? Ничего подобного. Разоряют потребности революции: содержание продовольственных и земельных комитетов и увеличение заработной платы рабочим казенных предприятий... А программные меры: прекращение войны? Обложение имущих?.. Нет, Некрасов заявил: экономия расходов -- во имя войны, а с имущих классов, уже переобремененных, взять больше нечего, иначе промышленность погибнет... Некрасов умелучитывать конъюнктуру -- это был "государственный человек". Он знал, где и когда подобная наглость пройдет безнаказанной и встретит поддержку.

Министр торговли Прокопович дал сводный цифровой отчет, за себя и за Пешехонова. О нем сказать нечего... Правительственные выступления были кончены. Остальные министры не выступали. Иные были ясны без слов. А Чернов, хотя дебют его здесь был бы до крайности любопытен, слова не получил, чтобы не дразнить гусей. Он, сидя за красным министерским столом, помалкивал и посмеивался, но -- едва ли от большого веселья.


[/spoiler]
[merge_posts_bbcode]Добавлено: 11.04.2018 19:52[/merge_posts_bbcode]

[spoiler]
На следующий день пленарного заседания не было. Совещание разбилось по делегациям, которые отдельно обсуждали правительственные речи. Утром я зашел в университет, в аудиторию № 1, так хорошо знакомую по студенческим годам. Там заседали меньшевики. Говорили все одно и то же, и скука была нестерпимая. Я записался к слову, но ушел, не дождавшись очереди... Затем я по личному делу уехал на этот день из Москвы и вернулся только через сутки, к концу утреннего заседания пленума.

Когда я вошел в залу, на трибуне стоял знаменитый казачий генерал Каледин, один из крупнейших вождей контрреволюции в будущей гражданской войне. Весь зал был наэлектризован. Одна часть собрания яростно ощетинилась на другую. Было очевидно, что сегодня что-то дало обильную пищу страстям.

-- Для спасения родины, -- говорил Каледин, -- мы намечаем следующие главнейшие меры. Армия должна быть вне политики. Полное запрещение митингов и собраний с партийной борьбой и распрями. Все Советы и комитеты должны быть упразднены, как в армии, так и в тылу, кроме полковых, ротных, сотницких и батарейных, при строгом ограничении прав и обязанностей в области хозяйственных распорядков. Дисциплина в армии должна быть укреплена самыми решительными мерами. Вождям армии должна быть предоставлена полная власть.

Все эти заявления, конечно, встречались бурей восторга со стороны правого большинства собрания... Но оказалось, что это только продолжение. Начало положил целый ряд ораторов объединенной буржуазии. А незадолго до Каледина с тою же программой выступал главнокомандующий Корнилов. Его выступление было сплошным и продолжительным триумфом, в котором за вычетов нашей кучки приняла участие и "демократия": помилуйте, ведь мы же все патриоты, а это выступает вождь нашей революционной армии!..

Корнилова торжественно приветствовал и министр-президент, заявивший, что правительство вызвало Корнилова на совещание доложить о состоянии и нуждах фронта. Но это была дипломатическая неправда: Корнилов явился самовольно, вопреки выраженной воле Керенского. И после демонстративного посещения знаменитой Иверской часовни "солдат" без лишних слов очутился на всероссийской политической трибуне как розоперстая заря надежд объединенной плутократии.

Корнилов в ярких красках, с фактами в руках нарисовал печальную картину развала, царящего в армии. И всенародно требовал немедленного проведения тех мер, которые он наметил в вышеупомянутом докладе правительству. Каледин повторил их целиком, упустив разве только смертную казнь и полевые суды в тылу. И я уже упомянул, что эта программа Корнилова была принята "совещанием общественных деятелей", то есть всем буржуазным большинством, в качестве ударного боевого пункта момента.

Конечно, буржуазия в этом не ошиблась. За полгода революции она от мала до велика осознала, где корень зла. А ее верхи отлично понимали, что ее борьба за армиюсейчас может иметь только такую форму. Ведь в открытом, "честном" споре с Советом буржуазия была побеждена "до конца": армия была в полном распоряжении Совета... поскольку этому не мешало влияние большевиков. И теперь у буржуазии мог быть только один лозунг: ликвидация "комитетов и советов" и полная власть командирам. В конечном счете этим достигалось все, этим убивались оба зайца -- и "полная победа" (для командиров-"солдат"), и полная власть для буржуазии.

Но что отвечала на это левая часть собрания?.. Как раз вслед за Калединым на трибуну поднялся Чхеидзе. Ему было поручено выступить "от имени всей демократии". Чхеидзе перечислил длинный ряд всяких демократических организаций, от имени которых он выступает. Подлинной демократией, рабочими и крестьянскими массами здесь и не пахло; говорить от их имени Чхеидзе на деле уже не имел права; для них Чхеидзе уже был в числе тех, против кого массы устроили забастовку протеста. Sic transit [начало известного латинского выражения "Sic transit gloria mundi" ("Так проходит земная слава")]. Это была только уродливая тень главы того Совета, который некогда повелевал народными стихиями, поднимая волны с самого дна и укрощая ураганы одним своим волшебным словом. Тяжко было видеть эту тень Чхеидзе перед лицом вражьей армии, оскалившей волчьи зубы. И смешно было слышать наивные заявления от имени "всей демократии", когда на деле за спиной оратора стояли лишь группы мещан, принимаемых им за народные массы.

Но был тут и еще грех. Перечисляя организации, от имени которых он выступает, Чхеидзе, инспирированный друзьями, и не заметил, что среди всевозможных союзов служащих, комитетов увечных воинов и "председателей продовольственных комитетов" он утопил, без стыда и жалости утопил единый, "полномочный" Совет. И в самом деле -- если так, то зачем он нужен?..

Но что же говорил Чхеидзе "от имени всей демократии"?.. Чхеидзе огласил декларацию. Это была новая "программа демократии", программа 14 августа -- в дополнение и развитие предыдущих. Она длинна, и цитировать ее я не стану. Мне пришлось достаточно говорить о жалкой бумажонке 8 июля. Новый документ по существу не давал ничего нового, но он несравненно ярче демонстрировал полную капитуляцию Совета перед наступающей плутократией.

Буржуазные верхи сделали своим боевым лозунгом уничтожение армейских комитетов и полновластие командиров. Это был путь к диктатуре буржуазии; но легальным предлогом для этого была "война до конца". Может быть, "демократия" разоблачила это, поставив на вид, что цель преступна, а предлог не легален? Может быть, она "полномочно" заявила, что на очереди стоит мир, а не война, и всю дискуссию, если она нужна, следует перенести в эту плоскость?.. Увы! Все это воспоминания далекого прошлого. Ведь теперь такой авторитет, как Терещенко, заявил на днях, что уже никто не думает о мире. И "демократия" должна была это доказать. В декларации есть мимолетное упоминание о мире, но гораздо более неопределенное и менее обязывающее, чем обычные заявления Ллойд Джорджа и Рибо.

И это вполне понятно. Ведь вся декларация имела целью доказать, что Советы, комитеты и их программа совершенно безвредны для буржуазии, ибо они "общенациональны". "В лице своих Советов революционная демократия не стремилась к власти, не искала монополии для себя, а поддерживала всякую власть, способную охранять интересы страны и революции... Требуя от власти более последовательного выполнения программы 8 июля, демократия защищает не исключительно интересы каких-нибудь отдельных классов, а общие интересы страны и революции"... И т. д.

Ни слова обвинений буржуазии за саботаж и контрреволюцию: во всем виноват старый режим. "Армейские комитеты должны получить законодательное закрепление своих прав" -- каких?..

Программа мероприятий по внутренней политике изложена очень детально и топит существенное в совершенных пустяках. При этом "требования", предполагающие диктатуру буржуазии как совершившийся факт (опять "право коалиций"!), пересыпаны вводными фразами: "по мере возможности", "поскольку это возможно"... А в ответ обещается и "борьба с несознательностью рабочих масс", и содействие размещению займов, и другие блага.

Впрочем, борьбы с земельными захватами и напряжения всех сил для обороны "демократия" не обещает; этого она требует от правительства, чтобы как можно больше походить на помещиков и биржевиков. И в заключение, конечно, призыв "к поддержке Временного правительства, облеченного всею полнотой власти"...

В общем, документ этот было тошно слушать, и теперь противно вспоминать.

Но после заседания обыватели говорили, а газетчики писали, что совещание, видимо, не удалось, что цель его не достигнута: взаимного понимания не видно, слияния душ не замечается. Ораторы, как и все собрание, делятся на две части. Одни из них присоединяются официально к Чхеидзе, другие к Родзянке и к его декларации от имени Государственной думы. Трещина не замазана, правительство не укреплено.

Однако совершенно ясно, что господином положения тут была буржуазия. И она никуда сдвинуться с места не могла. Она свободно и легко тащила на аркане "всю демократию". Замазывать трещину, стало быть, приходилось именно лидерам мещанства. Нельзя же, в самом деле, чтобы совещание не достигло цели и чтобы правительство не было укреплено.
[/spoiler]

Изменено павел карпец (11.04.2018 20:28)

Не в сети

#11 11.04.2018 20:22

Участник АДА в 1997 году
Гость
Зарегистрирован: 11.04.2018
Сообщений: 1

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Окончание "Московского позорища"

[spoiler]
На следующий день трещину стал замазывать Церетели. Он жонглировал, увещевал, совершал диверсии, призывал и обещал -- на совесть. Мы жертвуем всем, но пусть жертвуют и другие! Советы перестанут играть роль, но нельзя убирать леса. пока не достроено здание революции. Мы стоим за армейские организации, но разве при Гучкове, а не при Керенском армия пошла в наступление? Мы требуем всей власти демократическому правительству и опасаемся козней справа, но разве мы не пошли на все, на самые крайние меры борьбы с большевиками?..

Все это было очень искусно и тонко. Но трещины не замазывало. Все это были святые истины, которые вся буржуазия знала. Но в том-то и дело, что этого ей было недостаточно. Ей надо было не замазать трещину, а просто превратить в ничто тех, кто был по другую сторону... Когда после Церетели вышел Милюков, он отдал дань ухищрениям Церетели, но поспешил сам взять быка за рога. Речь Милюкова на совещании является довольно замечательным историческим документом. Он изложил в ней в общем довольно правильно историю взаимоотношений между буржуазией в лице Временного правительства и демократией в лице Совета. И он дал яркие иллюстрации слабости, дряблости и политической незрелости наших имущих классов, бесконечно облегчивших победу над ними советских "низов". "Но теперь, -- говорил Милюков, -- сознание государственных элементов вполне прояснилось. Теперь ситуация ясна"...

Вот тут Милюков и вспомнил наш старый разговор с ним в Мариинском дворце -- на тему о том, где центр и гвоздь нашей революционной конъюнктуры:

-- Революционные партии, получившие силу потом, с самого начала развивали ту тактику, точную формулировку которой я слышал тогда, в первые дни революции, от одного видного социалистического деятеля: все зависит теперь от того, за кем пойдет армия, за вами или за нами? Такая постановка вопроса была для нас неожиданна, и я вспомнил доклады, представленные на конференции в Кинтале Аксельродом, Мартовым и Лапинским. Там значилось: армия должна быть демократизирована для того, чтобы обезоружить буржуазию...

Это, очевидно, также было неожиданно. Вообще профессор Милюков, выполняя свою историческую миссию, не сознавал, видите ли, ее действительной сущности и потому выполнял ее не особенно хорошо. Но теперь он достаточно проникся классовым самосознанием. И хотя воздержался в своей речи от "окончательного вывода", но все же отлично выявил перспективы. Советские главари, "циммервальдцы", и большевики mutatis mutandis [изменив, что надо изменить (лат.)] -- едино суть. И не только отдельные лица преступны: преступны самые идеи, до сих пор торжествовавшие в революции. Поддержку правительству, провозглашающему лозунг "Государственность и порядок", мы дадим, говорил Милюков. Но правительство должно же понимать, какое употребление оно должно сделать из этой поддержки. А не то...

В совещании с большим любопытством ждали выступления Рязанова, единственного большевика, получившего слово от имени профессиональных союзов. Рязанов считался enfant terrible [ужасный ребенок (франц.)]; и не только ввиду его большевизма, но, главным образом, ввиду его темперамента во время его выступления ожидался скандал. Рязанов знал об этом и проявлял признаки большого волнения, сидя в бенуаре, в двух шагах от моего кресла... Но скандала не получилось. Рязанов был скромен в выражениях. А когда же начался шум И возгласы и Керенский стал унимать "патриотов", Рязанов неожиданно кончил речь и ушел с кафедры. В своем волнении он истолковал слова председателя в том смысле, что его срок истек... Но в конце концов Рязанов, со своей стороны, не мог не способствовать углублению трещины. Рязанов говорил, а Корнилов и Родзянко, слушая, думали: ведь и Церетели с Чхеидзе таковы же. только прикидываются!

А затем пошли банковские тузы и акулы биржи -- Озеров, Кутлер, Дитмар, Рябушинский. Эту серию увенчал гражданин Бубликов, выступивший с вакхическим гимном промышленности и торговле. Чем должны быть они? Всем -- ради родины и самой демократии. Что они сейчас? Ничто: промышленность дышит на ладан, разоряемая революцией, а торгово-промышленные классы устранены от государственной работы. Il faut changer tout cela! [надо все это изменить (франц.)] У всей правой части загорелись глаза. Трещина превращалась в пропасть... Совещание решительно не удавалось.

Но вдруг Бубликов, сойдя с трибуны, подошел к Церетели и всенародно протянул ему руку. Церетели встал и ответил тем же. Весь зал внезапно умилился и задрожал от рукоплесканий. Как будто бы что-то преломилось в настроении собравшихся... А ведь, пожалуй, совещание и нельзя будет считать определенно неудавшимся... А? Как вы думаете?.. Еще бы, ведь эти две сцепленные руки и изображали тот аркан, на котором помещик и биржевик тащили "всю демократию".

Но -- "по общему голосу" -- совещание спас вождь и основатель российской социал-демократии Г. В. Плеханов. Представляя на совещании только самого себя, Плеханов был вызван Керенским на трибуну в числе других "икон" русской революции -- Кропоткина, Брешковской. И Плеханов нашел "настоящие" слова, нашел "общий язык" для двух частей собрания, создав иллюзию взаимного понимания и сотрудничества -- для безнадежных обывателей. Слова Плеханова были просты, язык незатейлив, хотя речь его была красна... Разве, с одной стороны, не твердят советские лидеры, что мы делаем буржуазную революцию? И разве можно делать ее без буржуазии? А с другой стороны, может ли существовать развитое капиталистическое общество без рабочего класса и его организаций?.. Если нет, протяните друг другу руки, придите к соглашению во что бы то ни стало, не изображайте тех двух кошек из ирландской сказки, которые дрались так жестоко, что от них остались одни хвосты.

Ну что ж! Если ничего другого нет, то для газетчиков сойдет и это. Ведь обыватель так многого ждал от московского совещания, хотя и неизвестно, чего именно. Ведь сами же газетчики так рекламировали его историческое значение! Так не лучше ли, чем разочаровывать его "неудачей", представить дело так, будто бы нужные слова были все же сказаны, что цели достигнуты, что все в конце концов друг друга поняли, а революционная власть из Москвы вышла укрепленной и спрыснутой живой водой.

В заключение всех речей снова выступил Керенский. Очевидно, он был измучен и нервно потрясен до последней крайности. Его речь была гераклитовски темной, если не сказать сумбурной, и наконец он замолк среди совершенно неясных фраз и выкриков.

Так кончилось Государственное совещание -- в ночь на 16 августа... Никакого политического дела, конечно, из него не вышло. Но все же вышел довольно любопытный всенародный смотр буржуазии и промежуточных, мелкобуржуазных групп, оторванных от масс, которые в конечном счете были призваны решить судьбы революции.

В один из этих дней нашего пребывания в Белокаменной за Москвой-рекой, в Коммерческом институте (впоследствии "Карла Маркса"), был устроен митинг меньшевиков-интернационалистов. Огромная аудитория была набита битком и с энтузиазмом приветствовала Мартова при нашем появлении. Это было любопытно и показательно. Но еще любопытнее было то, что Мартову как лидеру нашей группы был прочтен "адрес" от имени местного комитета большевиков. В нем отмечались выдающиеся заслуги Мартова и выражались пожелания, чтобы в ближайшем будущем состоялось наше объединение...

Между прочим, после речей в числе других Мартову был задан вопрос: следовало ли устраивать забастовку-протест против совещания? Мартов ответил, что однодневную демонстративную забастовку устроить было, пожалуй, полезно, но Совет высказался против нее, а нарушать его волю не следовало.

Из Москвы мы выехали со специальным поездом в ночь на 17-е. Иные не без сожаления покидали гостеприимную древнюю столицу, а в частности, наш лазарет-общежитие, где нас кормили на убой давно невиданными яствами: в Петербурге большинство нас уже давно начало порядочно голодать, и разница в продовольственном положении столиц была тогда огромная.

Для номера "Новой Жизни" от 18-го числа я уже подводил итоги Государственному совещанию. Лежащая передо мной статья в общем правильно их оценивает, но -- она называется "Пиррова победа на московском фронте". Это неудачно: очевидно, тогда мне было не столь ясно, что у "победителей", не в пример царю Эпира, не было никакого войска еще до победы.

Но, спрашивается, почему же "победа", почему "победители"?.. Да, как это ни странно, но межеумочные газеты -- и представьте: с "Известиями" во главе -- уже трубили "победу демократии" на московском "земском соборе". То же, зевая, повторяли "мамелюки", то же строго, не допуская возражений, объявляли приближенные "звездной палаты"...

Где? Откуда? Какими логическими путями доходили эти люди до таких умозаключений?.. Этого я объяснить не могу. Но не правда ли, хороши были советские перспективы, когда лидеры ухитрялись принимать за свою победу утерю последних остатков своих сил, самостоятельности и достоинства?

В своей вступительной речи на московском совещании Керенский бросил грозный окрик по адресу Финляндии, обещая использовать -- в случае чего -- всю полноту своей неограниченной власти. В самом деле, финны решили собрать самочинно свой распущенный сейм и назначили этот бунт против российской государственности на 16 августа... Разумеется, были приняты решительные меры. Они выразились в том, что 16 августа здание сейма было занято каким-то отрядом войск -- очевидно, "сводным" -- и в это здание никого не пропускали. Это было очень внушительно. Но что же дальше?

Дальше было бы еще более внушительно, если бы финны пошли на дальнейшее развитие конфликта и апеллировали к наличной силе -- к Гельсингфорсскому Совету солдатских и матросских депутатов. Но финны на это не рискнули. Финская "государственность" не стала связывать свою судьбу с подлинной российской демократией. Финны удовольствовались тем, что показали себя хозяевами положения, а петербургских правителей -- нереальной величиной... Сейм собрался в другом месте. Но правые партии не явились, и депутатов оказалось не больше половины. Работать при таких условиях сейм не стал и ограничился протестом против насилия демократического правительства.

Но, разумеется, депутаты могли бы явиться in corpore [в полном составе (лат.)] и провести сессию с полным успехом. Порукой в том было состоявшееся накануне чрезвычайное собрание местного Совета. Там была принята резолюция, признавшая, что роспуск сейма не соответствует принципам демократии; собрание признало недопустимым участие в разгоне сейма военных сил, имеющих представительство в Совете. Настроение моряков было гораздо более решительным. Но явившиеся в Совет финские социал-демократы разъяснили, что они вовсе не желают конфликта и просят за них не заступаться, что собрание сейма им нужно всего на один час для решения спешных вопросов и т. д.; при этом, однако, финны напомнили, что поводом к разгону сейма был его акт, предпринятый в полном соответствии с решением Всероссийского съезда Советов... Тогда собрание солдат и моряков решило ограничиться поддержанием порядка в городе и создало для этого особые вооруженные кадры... Впрочем, 16 августа и не было никаких попыток нарушить порядок. После протеста депутаты разошлись.
[/spoiler]

Не в сети

#12 11.04.2018 21:59

павел карпец
участник АДА в 1997 году
Откуда РФ
Зарегистрирован: 28.02.2014
Сообщений: 13

Re: И. Бунин о П.А. Кропоткине

Речь Кропоткина на совещании

[spoiler]

15 августа 1917 г.
(Стенографический отчёт) [1]

Граждане и товарищи. Позвольте и  мне тоже присоединить мой голос к тем голосам, которые звали весь русский народ раз навсегда порвать с циммервальдизмом и стать всем дружной стеной на защиту нашей родины и нашей революции. (Аплодисменты.) По-моему, родина и революция нераздельны. Родина сделала революцию, она должна ее довести до конца. В затяжной войне самые ужасные месяцы, это — последние месяцы войны. В эти последние месяцы решается, кто победил и кто побежден, и правду говорят немцы, что тот народ победит, у которого будет наибольшее мужество, наибольшая энергия, наибольшее единство в последние месяцы войны. Если бы немцы победили, последствия этого для нас были бы так ужасны, что просто даже больно говорить о них и пророчить такие вещи. Если русским народом овладеет усталость, то чем это кончится? Польша и Литва станут частью германского государства и увеличат германскую империю двадцатью миллионами народа. Курляндия отойдет к немцам, и тогда Рига и, может быть, Ревель, — во всяком случае Рига, — станет военной крепостью так же, как и Ковно. Для чего? Для защиты Германии? Нет, для нападения на Петроград и на Москву. (Голос: «Правильно!»). Я уже говорю не о том, что произойдет, если они возьмут при этом Одессу, и, может быть, даже Киев. Но что несомненно, — это то, что будет наложена громадная контрибуция, и в течение 25—30 лет мы должны будем обнищать так же, как Франция обнищала в первые 15—20 лет после поражения ее в 1871 году. Но знайте, товарищи, есть что-то худшее, чем все это: это психология побежденной страны. (Голоса: «Верно, «Правильно!») Психологию побежденной страны я пережил во Франции. Я не француз, но я с ними близко сошелся, и мое сердце болело, когда я видел, до чего Франция унижалась перед Александром и Николаем, до чего республика унижалась перед каким-то генералом Буланже, потому что она чувствовала себя до того побежденной страной, что прибегала ко всяким средствам, только чтобы избавиться от гнета этого поражения. Неужели и нам пережить это? Ни за что! (Аплодисменты всего зала.) Товарищи солдаты. Посмотрите, как итальянцы в эту самую минуту, борясь в местности ужасно гористой, где каждое орудие надо втаскивать руками по наклонам в 45 градусов, борясь вообще в ужасных условиях, одерживают победы и стремятся они так одержать их в данную минуту особенно для того, чтобы освободить нас в Румынии, где на нас, на Одессу, наступает австрийская армия. Берите с них пример, товарищи! (Аплодисменты правой. Голос: «Да здравствуют итальянцы!» Овации.)

Товарищи граждане, продолжать войну — одно великое предстоящее нам дело, а другое, одинаково важное, дело — это работа в тылу. Репрессивными мерами тут ничего не сделаешь. Нужно что-то другое. Нужно, чтобы русский народ во всей его массе понял и увидел, что наступает новая эра: такая эра, которая откроет всему народу возможность для каждого получать образование, жить не в той отчаянной нищете, в какой живет до сих пор русский народ, даже тогда, когда в Петрограде говорят, что он якобы зарабатывает миллионы, между тем как он во всякое время жил и живет вплоть до настоящего времени в ужасающей нищете. Нужно, чтобы народ русский понял, что мы все, господа, и вы (обращаясь направо), и вы (обращаясь налево) делаете все, чтобы этому народу жилось легче, чтобы ему открыть двери к свету, свободе и образованию. (Аплодисменты правой.) Разруха у нас идет ужасная. Но знайте, господа, что и в Западной Европе наступает новый период, когда все начинают понимать, что нужно строительство новой жизни, на новых социалистических началах. Возьмите Англию. Вы знаете, какая это была страна капитализма, заскорузлого капитализма, а между тем, если рассказать подробно, вы едва поверите, какой переворот совершается теперь в умах всего английского народа, сверху донизу, в особенности снизу доверху, в понятиях о собственности вообще, о земельной собственности, о социализме и коммунизме? Вы не только видите министра Ллойд-Джорджа, который произносит речи, проникнутые таким же социалистическим духом, как и речи наших товарищей социалистов, но дело в том, что в Англии, во Франции и в Италии складывается новое понимание жизни, проникнутое социализмом, к сожалению, государственным, и в значительной степени, но также и городским. Позвольте же мне, граждане и товарищи, призвать вас к такой же строительной работе. Тут кто-то говорил, что неопытна оказалась наша демократия. Да, да, мы все неопытны в деле общественного строительства. Кроме тех немногих, которые с головой окунулись в рабочую жизнь Западной Европы, большинство из нас проводило время в русских тюрьмах, в «Крестах» и т. п., в Нарымах и Средне-Колымсках, или же [бывали] перелетными, как перелетные птицы, за границей, ждавшие весны в России, чтобы начать полет на восток. Мы многого не знаем, многому еще должны учиться. Но, господа, у вас есть (обращаясь вправо), — я не говорю про ваши капиталы, — у вас есть то, что важнее капитала: знание жизни. Вы знаете жизнь, вы знаете торговлю, вы знаете производство и обмен. Так умоляю вас: дайте общему строительству жизни ваши знания. Соедините их с энергией демократических комитетов и советов, соедините то и другое и приложите их к строительству новой жизни: эта новая жизнь нам необходима. (Возгласы: «Браво!» Бурные аплодисменты.)

Наша милая бабушка [2] говорила вам об образовании. Да, это верная мысль, которую в шестидесятых годах высказывал также Стендаль для Англии. Ее стоит разработать и приложить ее к делу. Но не только это. Все нужно сделать, все нужно строить. У нас, в Петрограде видел хвосты, в которых жены рабочих стоят по два, по три, по четыре и пять часов, чтобы получить хлеб и немножко молока для своих грудных детей. Разве это организация? Где же вы, господа городские головы и организаторы городского хозяйства, что не можете упорядочить этого? Не ваша ли это обязанность, святая обязанность? Но не обязанность ли это каждого из нас — строительствовать? Я мог бы привести вам пример невероятного самопожертвования во Франции и в Англии со стороны женщин всех классов, всех сословий, начиная от работниц и до высших богатых классов, чтобы сорганизовать жизнь на новых началах. Делайте то же и вы! Делайте это великое дело. Я не могу долго занимать ваше время, но скажу еще одно. Мне кажется, нам, в этом Соборе русской земли, следовало бы уже объявить наше твердое желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой (Голоса: «Правильно!» Все встают. Бурные
аплодисменты, переходящие в овацию.) При этом, граждане, республикой федеративной! Товарищи и граждане, заметьте, я не понимаю федерации в том смысле, в каком это слово употребляют, говоря о федерации в Германской империи: это не федерация. И если бы в России, на несчастье, различные народности разбились на мелкие государства: кавказское, украинское, финское, литовское и т. д., то это была бы такая катавасия (смех,  аплодисменты), какую мы видим на Балканском полуострове. Это было бы поприщем для таких же интриг между всеми царьками — романовскими, т. е. годьштейн-готторнскими, кобургскими и т. п. Нет, не такая федерация государства нам нужна, а федерация, какую мы видим в Соединенных Штатах, где хотя каждый штат имеет свой парламент и этот парламент заведует всеми внутренними делами, но во всех делах, где требуется согласие нескольких штатов или же всех штатов, там они выступают, как тесный союз, как действительная федерация. Вы знаете, как дружно они все поднялись теперь, когда потребовалось выставить силы американской демократии против подлой австро-германской монархии! (Шумные и продолжительные аплодисменты.) Недаром соединились против Германии все демократии всего мира. Даже китайская и та присоединилась и, поверьте, она поможет нам чем-нибудь хорошим.

Так вот, я думаю, мы не предвосхитим ничего из прав Учредительного Собрания, — я вполне признаю, что ему должно принадлежать суверенное решение в таком вопросе, — если мы, Собор русской земли, громко выразим наше желание, чтобы Россия была провозглашена республикой. Мы этим только облегчим работу Учредительному Собранию, и нам будут благодарны все остальные народы Европы и Америки. ([Возгласы]: «Правильно!» Бурные аплодисменты.) Так вот, граждане, товарищи, пообещаемте же, наконец, друг другу, что мы не будем более делиться на левую часть этого театра и на правую. (Бурные аплодисменты.) Ведь у нас одна родина, и за нее мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые и левые. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию.)

__________

1. Стенографический отчёт Государственного совещания 1917 г., Москва,
книжное издание  1930 г.,  372 с. (pdf). Речь П.А.Кропоткина с. 229-232.
http://elib.shpl.ru/ru/nodes/8391

2. «Милая бабушка» это  Екатерина Брешко-Брешковская (предыдущий оратор).

* * *

[/spoiler]
[merge_posts_bbcode]Добавлено: 11.04.2018 22:59[/merge_posts_bbcode]

Из "Воспоминаний" Н.Махно . Книга l . Русская революция на Украине ( от марта 1917 по апрель 1918 )

[spoiler]
За это время, пока мы были заняты формальным переименованием союза в совет, в Москве 14 августа открылось Всероссийское демократическое совещание, и на его трибуне показался уважаемый, дорогой наш старик — Петр Алексеевич Кропоткин.
Гуляйпольская группа анархистов-коммунистов остолбенела, несмотря на то что глубоко сознавала, что нашему старику, так много работавшему в жизни, постоянно гонимому на чужбине и теперь возвратившемуся на родину и занятому в старческие годы исключительно гуманными идеями жизни и борьбы человечества, неудобно было отказаться от участия в этом Демократическом совещании. Но эти соображения отходили на задний план перед тем трагическим моментом революции, который понемногу должен был наступить после совещания. Мы в душе осудили своего старика за его участие в этом совещании, думая, что он из бывшего учителя революционной анархии превращается в сентиментального старца, ищущего спокойствия и сил для последнего применения своих знаний в жизни. Но этот суд над Петром Алексеевичем был внутри самой группы, в ее душе, замкнутой для врагов. Происходило это потому, что глубоко, в самых тайниках души группы, Петр Алексеевич оставался великим и сильным теоретиком анархизма. Это подсказало нам, что, не сломи его физически время, он стал бы перед русской революцией практическим вождем анархизма. Правы ли мы в этом или нет, но на тему его участия во Всероссийском демократическом совещании в Москве мы никогда не вступали в спор со своими политическими врагами...
Итак, мы с замиранием души прислушивались к тому, что скажет Петр Алексеевич. Мы не теряли веры, что он останется навсегда близким, дорогим нашим стариком, но момент революции зовет нас в свою сторону. В силу ряда причин чисто искусственного характера в революции замечается застой. На нее надевается петля всеми политическими партиями, участвующими во Временном правительстве. А ведь они, все эти партии, шаг за шагом все прочнее и решительнее приходят в себя и становятся грозной силой контрреволюции...
[/spoiler]

Не в сети

Подвал раздела

Работает на FluxBB 1.5.11 (перевод Laravel.ru)