Ассоциация Движений Анархистов

Demetrious

Серый кардинал

Откуда Ярославль

Зарегистрирован: 01.05.2009

Сообщений: 551

Сайт

И.Бунич "ЮРИЙ КАШИН"

Игорь Бунич

ЮРИЙ КАШИН

Колонна идущих впереди грузовиков снова остановилась, и Бен-Цви, молодой израильтянин-водитель моего джипа, резко затормозив, прижался к обочине шоссе. Я выругался, закурил и включил радио. Значительный баритон передавал на английском языке чей-то призыв о необходимости строжайшей экономии нефти, угля и электроэнергии. Я повернул ручку настройки, и на меня обрушились трубы и барабаны нового военного марша, сочиненного каким-то идиотом из отдела ведения психологической войны при штабе Верховного главнокомандующего объединенными союзными силами вторжения.

Настал наш час, ребята, и с нами снова Бог!
Семнадцать наций НАТО шагают на восток!
Нам не нужны трофеи, нам слава не нужна —
Пусть кончится скорее с китайцами война!

Солдаты, конечно, немедленно переделали две последние строки этого патриотического куплета, которые в их исполнении звучали так:

Какие там трофеи — и так идем ко дну,
Bтравили нас евреи с китайцами в войну!

Отдавая должное извечному солдатскому остроумию, которое в каждой из многочисленных войн нашего столетия находило еврейские происки, в данном случае никакой войны в полном смысле этого слова я не видел. Китайцы отводили свои войска за линию Киссинджера, которая, по слухам, проходила то ли по правому, то ли по левому берегу Волги.

Причем они отводили войска гораздо быстрее, чем наступали союзники.

Как всегда бывает в горячке наступления, никто ничего толком не знал. Да и само наступление было спланировано настолько быстро, что представляло из себя не что иное, как точную копию знаменитого плана «Барбаросса» 1941 года. Разница заключалась в том, что в операции не участвовала Финляндия, которая тем не менее любезно разрешила нашим войскам пройти через свою территорию. Финляндия не участвовала, но зaто к прежним исполнителям плана «Барбаросса» примкнула Польша, которая, таким образом, стала семнадцатым членом НАТО, в то время как сам Китай считался шестнадцатой страной НАТО.

Другими словами, всю эту войну вполне можно было считать внутри-натовским конфликтом. Поэтому слова военного марша «семнадцать наций НАТО шагают на восток» были совершенно справедливы, поскольку и союзники шагали на восток по трем главным направлениям плана «Барбаросса», и китайцы шагали на восток за линию Киссинджера, которая, по одним слухам, была определена еще во времена ухода американцев из Вьетнама тогдашним госсекретарем Генри Киссинджером на секретных переговорах в Пекине, а по другим слухам, — была еще до сих пор точно не определена и вполне могла стать причиной еще одной войны.

Cлухи рождались и умирали, опережая события, которыми было так богато последнее пятилетие. Из-за вторжения вьетнамских войск в Пакистан вспыхнул, наконец, тлевший десятилетиями советско-китайский конфликт. Ровно полтора года о нем решительно ничего не было известно. Сводки с театра военных действий или не поступали вообще, или были настолько туманными, что из них совершенно ничего невозможно было понять, создавалось впечатление, что советские войска одновременно взяли Шанхай и оставили Караганду.

Зловеще потянулись на восток эшелоны с войсками, перебрасываемыми из Европы. Необъявленная мобилизация опустошала города, пришибленные продовольственным кризисом. По лесам шлялись банды чешских, польских и венгерских дезертиров. Газеты были полны призывов еще более повысить производительность труда и теснее сплотиться в борьбе с маоизмом, империализмом и сионизмом. Состояние войны объявлено не было, не были даже разорваны дипломатические отношения с Китаем, но зато было объявлено, что Советский Союз находится «в состоянии оборонительной войны с Югославией и Румынией». Приемники конфискованы не были, но все диапазоны заглушались каким-то новым, очень эффективным способом, по американской лицензии, купленной незадолго до начала конфликта. Впрочем, тогда ходил слух, что американцы В обмен на право оккупировать Кубу отказались от радиопередaч на русском языке и призвали к этому всех своих союзников, включая и Ватикан.

В самом начале кризиса я был призван из запаса, некоторое время пробыл в Кронштадте, а затем вылетел в Североморск, получив назначение на противолодочный крейсер «Слава». Не имея никакой четкой задачи, мы шлялись по Атлантике в прикрытии авианосца «Минск», изредка заходя в порты Гвинеи, Конго и Анголы. Затем, подчиняясь какому-то неведомому приказу, наше соединение обогнуло мыс Горн и вошло в Тихий океaн. По кораблям прошел слух, что идем во Владивосток. Но тутвыяснилось, что Владивосток уже три месяца как захвачен корейцами.

Где-то в центре Тихого океана мы встретили корабли, которым удалось вырваться из блокированного Владивостока. Новости были ошеломляющими: противник захватил все Приморье. Тихоокеанский флот погиб на своих базах без всякой пользы. Авианосец «Новороссийск» и несколько крейсеров интернированы в Японии. Сухопутная армия перемолота в полуторагодичных ожесточенных боях. Китайцы понесли страшные потери, но продолжают упорно наступать. Связи с Москвой нет. Есть слух, что она подверглась неожиданному ядерному удару, и все руководство страной погибло. Приказов нет, горючее кончается... Что делать?

Командовавший нами адмирал, недавно скончавшийся в Сан-Франциско от инфаркта, принял решение идти на Гавайи. Мы прибыли на рейд Гонолулу и после еще шести месяцев слухов, тревог, смутных надежд и разочарований были официально интернированы. Все офицеры были перевезены в лагерь для интернированных невдалеке от военно-морской базы Сан-Диего на калифорнийском побережье. Этот лагерь почему-то получил название «Ташкент».

Я прибыл в «Ташкент» примерно за две недели до того, как в Соединенные Штаты полным составом сбежало все наше Политбюро после про китайского переворота в Москве, которая, как выяснилось, никакому ядерному удару не подвергалась. Из американских газет явствовало, что даже в ответ на уничтожение нашими ракетами Пекина, Шанхая и Нанкина китайцы ограничились только применением тактического ядерного оружия. Новое про китайское руководство в Москве объявило о роспуске русской армии, поскольку «старший брат русского народа — великий Китай» берет на себя защиту обновленной марксистско-ленинской республики. Варшавский пакт рассыпался. Прибалтика откололась, замелькали сообщения о восстаниях на Украине, Кавказе и в Средней Азии. Но в самой России все вроде бы спокойно, несмотря на жуткие условия жизни в русских областях, о которых писали американские корреспонденты, аккредитованные при штабе Верховного главнокомандующего объединенными китайско-вьетнамскими войсками в Восточной Европе.

В различные порты Соединенных Штатов одна за другой стали приходить советские атомные подводные лодки, находящиеся на боевом патрулировании. Пришло еще несколько надводных кораблей, бежавших из разных портов Прибалтики и Заполярья. Черноморский флот частично ушел в Румынию и Турцию, частично был затоплен в Севастополе и в других базах
перед их захватом китайцами. Несколько эскадрилий советских самолетов перелетело на аэродромы НАТО в ФРГ. Но это было не все.

Ни в одном из многочисленных лагерей для интернированных никто не видел хотя бы одного представителя нашей считавшейся непобедимой сухопутной армии. Что стало с многими миллионами наших солдат и офицеров? Ходили слухи, частично порожденные прессой, что китайцы поголовно расстреливали советских офицеров, а солдат направили на расчистку радиоактивных развалин своих городов, уничтоженных нашими термоядерными ракетами.

Газеты нового русского правительства, как водится, во всех бедах, обрушившихся на Россию, обвинили евреев.

Начальник Генерального штаба Израиля объявил, что у израильской армии достаточно средств, чтобы не допустить уничтожения евреев в России. По требованию китайского командования все евреи были собраны в транзитные лагеря и депортированы в Израиль. Все газеты мира взахлеб кричали о новой трагедии евреев России, о свободе Прибалтики, об объединении Германии, но о трагедии русского народа не писал почти никто.

Наши сбежавшие члены Политбюро, передавшие американцам большую часть привезенного с собой золотого запаса, были приняты в Штатах более чем приветливо. Они разъезжали по нашим лагерям, призывая еще крепче сплотиться вокруг ленинского ЦК во имя освобождения Родины.

Как раз в это время в американских газетах замелькало название «линии Киссинджера». Газеты открыто обвинили китайцев в нарушении «линии Киссинджера» и требовали от правительства принятия необходимых мер. Китайский посол в Вашингтоне, выступая по телевидению, в течение двух часов доказывал, что китайцы не нарушали «линию Киссинджера», а государственный секретарь США объявил корреспондентам, что ему вообще ничего не известно о какой-либо линии, будь то линия Киссинджера или любая другая. Появились первые, а потом все более частые сообщения о вооруженных конфликтах между силами НАТО и китайско-вьетнамскими частями, дислоцированными на бывших западных границах Советского Союза.

Я уже тогда чувствовал, что разыгрывается какой-то гнусный фарс по какому-то старому сценарию времен Корейской войны. Было чудовищно только, что русский народ оплатил этот сценарий девяносто семью миллионами жизней. Именно так оценивали американские военные обозреватели наши потери в конфликте с Китаем. По тем же оценкам сам Китай потерял сто десять — сто тридцать миллионов человек, но это, как и предвиделось, его нисколько не беспокоило, а скорее, даже немного радовало.

Еще задолго до официального сообщения об этом к нам в «Ташкент» прибыли представители американского флота, сопровождаемые несколькими нашими адмиралами, которые жили не в лагерях, а в фешенебельных виллах для почетных гостей в городе Аннаполис, штат Мэриленд. Нам было зачитано обращение, изданное совместно американским правительством, русским правительством в эмиграции (мы тогда даже и не знали, что такое создано) и объединенным комитетом начальников штабов НАТО. Нам предложили принять участие в освободительном походе в Россию с целью изгнания китайцев, свержения прокитайской марионеточной диктатуры в Москве и образования демократической республики Россия (ДРР) с многопартийной политической основой и парламентскими институтами.

Надо сказать, что это не вызвало у офицеров нашего лагеря почти никакого энтузиазма. Во-первых, нас уже осталась половина от первоначального состава. Поскольку свободный выход из лагеря практически не возбранялся, многие уходили и не возвращались, растворившись в великом плавильном котле Америки. Многие из оставшихся в лагере спились, несколько человек покончили с собой, а подавляющая часть находилась в состоянии какого-то сомнамбулизма, и их фактически уже ничего не интересовало.

Однако несколько человек, в том числе и я, согласились, и не потому, что были лучше других или пили меньше, а потому, как я понял позднее, что были гораздо хуже и трусливее остальных. Однако все это я понял гораздо позже, а сейчас дело было сделано. Нас перевезли в Лонг-Бич, где мы в течение трех месяцев проходили переподготовку по программам боевой подготовки американского флота. Нас переодели в форму американских ВМС, и только на левом плече, ниже золотых букв «ЮС НЭВИ», притулилось маленькое и гораздо более блеклое слово «Раша» — Россия.

После окончания переподготовки я прилетел в Норфолк с приказом поступить в распоряжение командующего флотом освобождения России. На рейде Норфолка стояли оба наши авианосца «Минск» и «Новороссийск» в окружении дюжины крейсеров и эсминцев. На их мачтах трепетали под легким ветерком Андреевские флаги. Было заметно, что многие наши корабли прошли модернизацию в Штатах. Я знал, что на большинстве кораблей — американские командиры и смешанные экипажи, а на обоих авианосцах — американские авиагруппы. (Наш третий авианосец «Киев» был взорван и затоплен в Севастополе при захвате Крыма турками.)

Меня принял заместитель командующего, которого я немного знал еще по старым временам. Американская форма ему шла явно больше, чем советская.

— Ваши знание английского языка и опыт, — сказал он, — исключают возможность использования вас на строевой корабельной должности. Мы получили приказ всех офицеров, знающих русский язык, т.е. простите, знающих английский язык, откомандировать в Пентагон для получения специальных назначений. Будем освобождать Родину. — Он вздохнул и, немного помолчав, матерно выругался. — Такую мать! Жидов тут понагнали полный город. Освободители! Мы бы им освободили при других обстоятельствах! — Он взглянул на меня. — Извините, конечно. Но такого накипело за эти годы. Ну, желаю успеха. Отправляйтесь в Вашингтон. Встретимся на Родине.

Никакой тайны из предстоящего похода никто не делал. Части и соединения комплектовались с лихорадочной быстротой. Допущенные к секретным документам клялись, что сами видели согласованный с американцами секретный график отвода китайских войск с территории европейской России. Все гостиницы Норфолка были забиты израильтянами-выходцами из России, которых предполагалось использовать в качестве проводников, поскольку считалось, что, зная русский язык и местность, они помогут установить духовный контакт между союзниками и русским народом. А раз так, то эти евреи-проводники получат от союзников, по меньшей мере на первых порах, почти все административные должности, и все начнется сначала. Обновленная Россия под управлением евреев! Менялись политические режимы и социальные системы, но вот уже скоро триста лет, как Россия не может обойтись в своих делах с Европой без евреев-посредников. Заколдованный круг.

Размышляя на эту тему, я и прибыл в Вашингтон. Меня зарегистрировали в отделе личного состава Министерства ВМС США, направили в отель и приказали ждать вызова. Отели американской столицы были также забиты военными, среди которых выделялось большое количество израильских офицеров, благоразумно переодетых в американскую военную форму. Воспользовавшись свободным временем, я слонялся по Вашингтону, прекрасно понимая, что мне вряд ли еще представится подобный случай в жизни. Как-то около мемориала Линкольна меня окликнули по имени. Я оглянулся и узнал своего старого друга, эмигрировавшего из Советского Союза еще в конце семидесятых годов. Мы обнялись. Он почти не изменился за это время, оставшись таким же маленьким, плотным и мудрым. Мы зашли в небольшой кабачок и провели около часа, вспоминая былые времена и общих друзей большей части которых уже не было на свете.

— Ты, судя по всему, — спросил он меня, когда мы уже прощались, — хочешь принять участие в этом так называемом «освободительном походе»?

— Ты считаешь, что я не должен этого делать? — переспросил я. — Но посмотри, даже израильтяне хлынули в Штаты, чтобы вернуть Россию миру, как пишут газеты.

— Брось, — отмахнулся он. — Эти израильтяне получают по три с половиной тысячи долларов в месяц и стремятся в Россию, главным образом, чтобы свести там старые счеты. Тебе ли не знать наших евреев? Странно, что этого не понимают американцы.

— А ты подскажи им, — предложил я.

— На х..! — зло ответил он. — Я порвал с этой страной навсегда, и меня мало интересуют ее проблемы. Но у вас ничего не получится, как не получилось ни у кого. Демократическая Россия! Анекдот! Марксистско-ленинская Россия, которую создали китайцы, — вот все, что они заслуживают и чего хотят. Хоть объявите Россию пятьдесят первым штатом, вы все равно там ничего не измените. Эту страну может исправить только всемирный потоп. Ты видел фотографии членов нового Политбюро в китайских френчах и демонстрацию на Красной площади с портретами Сталина и Мао Цзедуна? А когда придете вы, они переоденутся в английские костюмы и будут таскать на демонстрации портрет Джефферсона, даже не зная, кто он такой! — Он поднялся на цыпочки и поцеловал меня в щеку. — Заканчивай там со своими делами и возвращайся сюда. Заходи, я всегда буду рад тебя видеть.

Через несколько дней я, получив назначение в штаб командующего правым флангом НАТО, вылетел в Осло. В штабе царил переполох, напоминающий панику. Перетряхивались и пересматривались все оборонительные планы. Выкраивались силы для одновременного захвата советского Заполярья и северной части побережья Финского залива, включая Ленинград. Одна за другой проводились конференции, семинары, штабные учения и военно-политические симпозиумы. Главной темой всей этой говорильни было обобщение немецких ошибок в годы Второй мировой войны. Никаких эксцессов с местным населением.

Террористов и партизан ни в коем случае не расстреливать, обезоруживать и отпускать. Организованного сопротивления на территории России не ожидается. За все время китайской оккупации на русском северо-западе не зарегистрировано ни одного случая протеста, несмотря на то, что единственной мерой наказания за любые проступки была смертная казнь. Мы несем свободу, господа, и это необходимо помнить постоянно. Даже если какие-нибудь фанатики из числа подпольных коммунистических террористических групп убьют несколько ваших солдат, не давайте волю эмоциям. Эти люди больны, их надо лечить, лечить долго, может быть, еще сто лет. В настоящее время апатия русского народа достигла невероятного уровня. Русских надо вернуть к жизни. После семидесяти лет летаргии русский народ должен, наконец, проснуться и начать жизнь свободной нации, достойной белого человека.

* * *

Во все подразделения, до взводов включительно, спускались инструкции, наставления, памятки, подавляющая часть которых была отпечатана в Тель-Авиве под редакцией профессора Аргуцкого. Почти все они были посвящены исследованию истоков «биологического» антисемитизма русских людей. По мнению Аргуцкого, именно звериный антисемитизм русских является главным препятствием на пути их восприятия великих демократических институтов Запада. Создавалось впечатление, что вся наша историческая авантюра затеяна с целью заставить, наконец, русских людей полюбить евреев, которых в России уже почти не осталось.

Сроки начала операции откладывались несколько раз в ожидании отвода китайских войск на такое расстояние, чтобы совершенно исключить возможность какого-либо соприкосновения их с союзными силами. В разведотделе штаба мне как-то показали листовку, распространяемую на северо-западе России. В ней говорилось: «Изменники и предатели Родины, ведущие завоевателей на священную землю нашей Родины! Вас ждет тяжелое возмездие со стороны трудового народа марксистской России и великого Китая! Русский народ, сплотившийся в едином порыве вокруг любимой ленинской партии большевиков, даст достойный отпор всем проискам империалистов, сионистов и внутренней реакции!»

Вот что касается внутренней реакции, то у нас в разведотделе относительно ее существования не было никакой информации. Даже, скорее, наоборот, по нашей информации этой самой внутренней реакции в России просто не могло существовать, поскольку все продовольствие на территории европейской России продавалось исключительно за доллары. Даже рисовые шарики школьных завтраков (безвозмездный дар братского китайского народа) продавались только за доллары, в то время как за владение долларами полагался расстрел на месте. Поэтому доллары были у всех, а государство получало прекрасную возможность расстрела любого из своих граждан с законным обоснованием. Для этого надо было только обыскать человека до или даже после расстрела и показать любопытствующим зевакам пару долларов.

Но в России никогда ничто не может быть вечным или даже традиционным. Поэтому, конечно, как и в былые времена, расстреливали не более трех процентов населения в год, не считая, правда, особых случаев, когда, скажем, население Ленинграда, узнав о взятии Пскова китайцами, в панике решило бежать из города, надеясь найти спасение в Финляндии. И вот тут-то советские пограничники, наконец, поняли глубокий смысл своего семидесятилетнего существования: народ не должен выпускаться из страны, дабы разделить участь партии, которая довела и страну, и народ до катастрофы. Но партия в лице своих лучших представителей удрала в Штаты, в то время как народ в лице населения Ленинграда и области пытался удрать в Финляндию, что сразу же увеличило бы население этой маленькой скандинавской страны вдвое.

Однако пограничники встали грудью на защиту священных рубежей, а когда народ стал буйствовать и не реагировал на уговоры и лай овчарок, они просто открыли огонь из пулеметов, вернув таким образом Ленинграду его население.

Передовая статья в «Ленинградской правде», вышедшей на следующий день, была озаглавлена: «Повысить бдительность и организованность». Китайцы в Ленинград не вошли, но в районе границы осталось около пятнадцати тысяч убитых ленинградцев, которые были недостаточно бдительны и организованны. Какая же внутренняя реакция могла существовать в таких условиях? Конечно, никакой, в чем мы скоро и убедились, когда, наконец, освободительный поход начался.

До самого Сестрорецка оправдывался прогноз аналитиков о захвате русского северо-запада без единого выстрела. Население трусливо жалось за закрытыми, несмотря на июльскую жару, окнами, явно не ожидая от этого освободительного похода ничего для себя хорошего. Я готов поклясться, что до самого Сестрорецка мы не видели ни одного человека, не считая какого-то офицера пограничника, который открыл нам шлагбаум, отдал кому-то свой пистолет и смылся в Финляндию. Правда, у населения этой части Карельского перешейка были все основания для беспокойства, поскольку эта территория возвращалась Финляндии в обмен на пропуск союзных войск к русским границам.

В Сестрорецке же я чуть сам не сделал первый выстрел этого освободительного похода. На повороте шоссе образовалась очередная пробка, Бен-Цви выругался на иврите, а я продолжал слушать по радио сообщение о том, как в священной войне сцепились две исламские республики — Туркестан и Узбекистан. В этот момент на шоссе вышла группа каких-то людей в кителях китайского образца с отложными воротниками и почему-то попыталась именно мне всучить хлеб и соль от лица сестрорецкой партийной организации. Тут я вспомнил немцев 41-го года и позавидовал им. Идущие впереди грузовики были набиты пьяными польскими парашютистами. Вообще, участие поляков в этой операции чрезвычайно тревожил командование, поскольку из-за этого резко возросла вероятность грабежей и мародерства, чего стремились избежать любыми средствами. Правда, командовавший поляками полковник заверил, что его жолнежи не возьмут бесплатно даже «паршивого геся», что вызвало у меня приступ нервного смеха. Пан полковник надеялся сейчас найти гуся на Карельском перешейке! Если это даже и было возможно, то не меньше, чем за полторы тысячи долларов.

Так вот, я уже собрался пристрелить этих ребят в китайских френчах с хлебом и солью, но взял себя в руки и отправил их к полякам. Те приняли хлеб-соль и выбросили представителям сестрорецкой партийной организации две пачки «Мальборо» и банку сгущенки. «Спасибо, товарищи!» — на разные голоса закричали представители, и тут выяснилось, что Бен-Цви знает русский язык, хотя в Норвегии он клялся и ругался только на иврите и английском.

— Суки, — смачно сказал он и добавил, обращаясь ко мне. — В этой стране, не стреляя, ничего не сделать, а стреляя, можно сделать еще меньше.

Этого белобрысого израильского жулика всучили мне в качестве водителя перед самым началом операции. Он носил форму капрала американской армии, хотя в Израиле был, по меньшей мере, капитаном. Очевидно, они уже начали приглядываться ко мне...

После Лисьего Носа открылся Кронштадт, над которым поднимались клубы черного дыма. Или что-то подожгли, или что-то загорелось само... И вот во всей красе открылся Ленинград: Петропавловская крепость без шпиля, увезенного в Китай в качестве контрибуции; ободранный купол Исаакиевского собора; покосившаяся телевизионная башня. Странно, но я не испытывал почти никакого волнения, хотя не был в этом городе, где провел всю сознательную жизнь, более четырех лет. На въезде и Ленинград красовался плакат, на котором русский и китайский рабочие гневно вздымали свои огромные кулаки над какой-то гнусной помесью империалиста и сиониста. А над шоссе красовался свежий лозунг: «Единство, православие и народность». А примерно метров через сто: «Янки, вон из России, а с жидами мы сами разберемся!» и чуть ниже: «Добро пожаловать, наши освободители!». Неизвестно, кому этот лозунг предназначался, китайцам или американцам, но было приятно, что в России, наконец, настала волнующая эпоха различных мнений. Но людей нигде не было. Все лозунги напоминали кукиш в кармане...

Бесконечно долго колонна вытягивалась на Приморский проспект. Грузовики, джипы, танки, бронетранспортеры, визг гусениц и рев моторов в удручающей жаре июльского полудня; обалдевшие регулировщики, выброшенные в город заранее в составе вертолетного десанта; отдаленные звуки военного оркестра, играющего «семнадцать наций НАТО»; какие-то гудки и вой сирен — все смешалось в моей голове, и я не в состоянии четко описать свои впечатления на въезде в город. Поляки, которым было приказано следовать через мост Ушакова, как водится, поперли прямо по набережной и немедленно образовали новую пробку. Поперек моста Ушакова лежал трамвайный вагон. Бульдозерный танк поволок его на другой берег, но не доволок и, ломая ограждение моста, сбросил в воду.

Постоянно тормозя, Бен-Цви ругался уже только по-русски. Каменноостровский мост оказался разведенным. Пока его сводили, на Каменном острове скопилась, наверное, целая дивизия. Впереди нас затесались три танка и несколько амфибий американской морской пехоты. Неведомо откуда взявшаяся колонна бельгийских танков оттеснила всех и пошла по Кировскому проспекту, поперек которого красовался лозунг: «Православная и неделимая Россия — залог будущего нашего народа!». На тротуаре валялся огромный портрет Мао с выколотыми глазами, а над ним — полинявший, но каким-то чудом сохранившийся лозунг: «Слава КПСС!» Бельгийские танки устроили на проспекте мертвую пробку. Вокруг них образовались первые жидкие островки горожан, которые, видя, что никто не стреляет, осмелились выйти из домов.

Мы свернули на Песочную набережную и поплелись за бронетранспортерами морских пехотинцев. Я включил радио и слушал какую-то неведомую станцию, вещавшую на русском языке о том, что православие суть не что иное, как слегка перелицованное жидовство, и что только в чарующей величественности ислама русский народ обретет блаженство духовного возрождения. Вообще-то, я должен был настроиться на совсем другую частоту и ожидать «коррекции ранее полученных приказов», но я не делал этого принципиально, поскольку никаких приказов, по крайней мере в течение ближайшей недели, выполнять не собирался и серьезно подумывал о дезертирстве. В крайнем случае скажу, что радиостанция на моем джипе сломалась, если Бен-Цви меня не заложит, а заложит — и черт с ним.

Мы проскочили Вяземский переулок и, проехав по набережной Карповки, свернули на Гислеровский проспект. Я курил, продолжая размышлять и слушать передачу о необходимости перехода всей России в ислам, поскольку именно ислам является главным врагом жидовства. Мы приближались к Зелениной улице. Из окон домов торчали американские флаги, грубо нарисованные на простынях.

Неожиданно я услышал выстрел, затем другой. Бен-Цви резко затормозил. Завизжали гусеницы останавливающихся танков и бронемашин, из которых посыпались морские пехотинцы, прижимаясь к стенам домов. Я вышел из машины и, прижимаясь к стене углового дома, подошел к солдатам, теснившимся в нише подъезда.

— Что случилось?

— Какие-то фанатики, сэр, — ответил мне молоденький лейтенант морской пехоты, — засели на крыше вон того дома и ведут огонь по перекрестку.

— Так ахните по ним с танка, — предложил я. — Одним снарядом вы сметете крышу вместе с ними.

— Нам это категорически запрещено, сэр! — твердо ответил лейтенант. — Мы не должны повторять немецких ошибок. На выстрелы совсем не обязательно отвечать выстрелами, сэр.

Тут он заметил слово «Раша» у меня на плече, потому что больше не называл меня «сэром». Через улицу перебежали несколько солдат во главе с сержантом. Сержант, тяжело дыша, доложил:

— Их примерно дюжина, сэр. У них пулемет, пара гранатометов и, кажется, несколько автоматов. Это, наверное, те террористы-смертники, о которых нас предупреждали, сэр.

Лейтенант кивнул.

— Что вы намерены предпринять? — поинтересовался я.

— Идите, ради Бога, в свою машину, — сказал лейтенант, — пока вас не подстрелили. Мы здесь как-нибудь разберемся.

Я пожал плечами, но остался в подъезде. На перекресток полетело несколько банок, из которых повалил густой черный дым. Танки, опасаясь гранатометов, трусливо отползли задним xодом подальше от перекрестка. Под прикрытием завесы солдаты бросились в подъезд дома. Пулеметчики на транспортерах приникли к прицелам, ожидая команды.

В клочьях рассеивающегося дыма снова открылась крыша, им которой я увидел человеческую фигуру, державшую в руках что-то действительно похожее на гранатомет. Лейтенант что-то крикнул в микрофон висевшего у него на груди транзистора. Прогрохотала очередь с одного из транспортеров. Фигура на крыше отпрянула. Затем на краю крыши появились двое солдат и отмашкой флага показали, что путь открыт. Танки медленно поползли через перекресток.

Минут через десять появились солдаты штурмовой группы, ведя с собой здоровенного малого со всклокоченной бородой и развевающимися по ветру остатками волос. Сзади шел сержант и с несколько смущенным видом нес одноствольное охотничье ружье 16-го калибра.

— Остальных убили? — с тревогой спросил лейтенант.

— Он был там один, сэр, — с улыбкой доложил сержант. — А это ружье — все, что у него было. И три патрона к нему.
А между тем, «террорист» что-то ревел, пытаясь вырваться из рук морских пехотинцев. Я же остолбенел, поскольку сразу узнал его.

— Спросите его, почему он стрелял, — обратился ко мне лейтенант.

— Юра, — сказал я, — здравствуй, Юра. Ты узнаешь меня? Он взглянул на меня, и его глаза налились кровью. Он рванулся, солдаты повисли на нем, заламывая руки назад.

— Ты! — заревел он. — Это ты их привел сюда, жидовская морда! Убью, сволочь! — Неожиданно он обмяк. Слезы потекли по его заросшим щекам, пропадая в бороде. С укором взглянув на меня, он хрипло проговорил. — Здравствуй, они убили Жаконю, — и закрыл лицо руками. Солдаты отпустили его, а я быстро сказал лейтенанту:

— Солдаты, по-видимому, случайно убили фокстерьера, принадлежавшего этому господину. Он очень любил свою собаку и, находясь в состоянии стресса...

Американцы остолбенели. Так любить фокстерьера, чтобы броситься с охотничьим ружьем на колонну танков? Это да! Вот он, по-настоящему свободолюбивый и гордый народ, который не прощает никаких оскорблений. Защелкали фотоаппараты, запечатляя плачущего Юру Кашина. Какой-то танкист, высунувшись из люка, стрекотал кинокамерой, а я отправился разыскивать свой джип в толчее образовавшейся пробки...

Вечером я вернулся на это место пешком. Действовал комендантский час, патрули несколько раз проверяли мои документы. Я пошел дальше по Геслеровскому и через пару кварталов оказался в подворотне сравнительно еще не старого дома и поднялся на второй этаж в угловой парадной. На дверях висела старая знакомая табличка. Я постучал. Дверь открылась. Это был он. Он слегка осунулся за эти годы, в бородке появилось несколько седых волос, но в целом он изменился мало.

Я уже был наслышан, что при китайцах он окончил еще один университет марксизма-ленинизма и занимался подделкой долларов, которые кормили полгорода. Осветив меня керосиновой лампой, он сказал:

— Это потрясающе, что ты сегодня пришел. От меня только что ушел Кашин. Он видел тебя сегодня днем на углу Геслеровского и Зелениной, когда американский грузовик задавил Жаконю.

Я скорбно кивнул.

— Оказывается, — продолжал он, понизив голос, — у Кашина было пять совершено одинаковых Жаконь, а мы все эти годы даже не подозревали об этом!

Неожиданно через открытые окна донесся пьяный рев, заглушающий рычание дизельных двигателей: «Жаконя-Жаконя, я выйду из огня, мы встретимся в прекрасный час заката!..» — вопили пьяные польские парашютисты.

Я облегченно вздохнул: поляки, поблуждав по городу, все-таки вышли на предписанный им маршрут без всяких указаний с моей стороны. Инициатива — основа боевой подготовки, что я неоднократно доказывал на многочисленных штабных конференциях.

http://gillederais.livejournal.com/73641.html

---